Я никогда не называю имен. Никогда не осуждаю тех, кто мне доверился. Не потому, что не имею на это морального или профессионального права. Просто потому что когда-нибудь могу оказаться на их месте…
…Сгорбившись, он уперся локтями в колени и сцепил руки в замок. Лет сорок, не больше. В обычном свитере и джинсах. Уставший. Такой же, как тысячи других…
Но мне неинтересна внешность, я разглядываю морщины на лбу, плотно сжатые губы, гуляющие на скулах желваки. Руки слегка дрожат. Напряжен. Кажется, вот-вот вскочит и, ничего не объяснив, уйдет. Так тоже бывает…
— Почему именно сейчас? Люди всегда умирали…
Наверно, это были первые сказанные мною после долгого молчания слова. Он посмотрел на меня тяжелым, даже в чем-то обвиняющим взглядом.
— Но не пятеро за день.
— Вы чувствовали бы себя лучше, если бы их было трое?
— Вы не собираетесь мне посочувствовать? Вы же психолог.
— А вы реаниматолог. Вы всегда знали, что не сможете спасти всех.
Я заметила, что руки у него стали дрожать сильнее. Гнев? Напряжение было такое сильное, что меня саму начало потряхивать. Я знала, что то, что делаю сейчас БОЛЬНО. Рушить чужие иллюзии всегда трудно не только для того, кто ими жил, но и для того, кто по кирпичику своими собственными руками ломает этот фундамент.
— Если вы согласны, то я встану за вашей спиной и буду легонько постукивать по вашим плечам.
Нахмурившись, он пожал плечами. А я встала за его креслом, положила руки на напряженные плечи и начала мысленно отсчитывать.
— Расскажите, кто были эти люди…
Он просто назвал пол и возраст. А я стояла и считала.
— Повторите, но теперь опишите их…
Он начал снова. И я вновь просила повторить.
Это было похоже на то, как словно из глубины памяти поднимаются подавленные воспоминания. Я чувствовала, как он медленно расслабляется. Голос стал мягче и глубже. И дело не в том, что я делала, хотя, конечно, технику я выбрала сознательно.
Причина была именно в нем, в человеке, который сегодня пришел ко мне. В реаниматологе, привыкшем держать свою боль внутри и никому ее не показывать.
Забывшем, что когда-нибудь настанет момент, когда места уже не останется ни для чего, кроме… ЧУВСТВА ВИНЫ…
…Сгорбившись, он уперся локтями в колени и сцепил руки в замок. Лет сорок, не больше. В обычном свитере и джинсах. Уставший. Такой же, как тысячи других…
Но мне неинтересна внешность, я разглядываю морщины на лбу, плотно сжатые губы, гуляющие на скулах желваки. Руки слегка дрожат. Напряжен. Кажется, вот-вот вскочит и, ничего не объяснив, уйдет. Так тоже бывает…
— Почему именно сейчас? Люди всегда умирали…
Наверно, это были первые сказанные мною после долгого молчания слова. Он посмотрел на меня тяжелым, даже в чем-то обвиняющим взглядом.
— Но не пятеро за день.
— Вы чувствовали бы себя лучше, если бы их было трое?
— Вы не собираетесь мне посочувствовать? Вы же психолог.
— А вы реаниматолог. Вы всегда знали, что не сможете спасти всех.
Я заметила, что руки у него стали дрожать сильнее. Гнев? Напряжение было такое сильное, что меня саму начало потряхивать. Я знала, что то, что делаю сейчас БОЛЬНО. Рушить чужие иллюзии всегда трудно не только для того, кто ими жил, но и для того, кто по кирпичику своими собственными руками ломает этот фундамент.
— Если вы согласны, то я встану за вашей спиной и буду легонько постукивать по вашим плечам.
Нахмурившись, он пожал плечами. А я встала за его креслом, положила руки на напряженные плечи и начала мысленно отсчитывать.
— Расскажите, кто были эти люди…
Он просто назвал пол и возраст. А я стояла и считала.
— Повторите, но теперь опишите их…
Он начал снова. И я вновь просила повторить.
Это было похоже на то, как словно из глубины памяти поднимаются подавленные воспоминания. Я чувствовала, как он медленно расслабляется. Голос стал мягче и глубже. И дело не в том, что я делала, хотя, конечно, технику я выбрала сознательно.
Причина была именно в нем, в человеке, который сегодня пришел ко мне. В реаниматологе, привыкшем держать свою боль внутри и никому ее не показывать.
Забывшем, что когда-нибудь настанет момент, когда места уже не останется ни для чего, кроме… ЧУВСТВА ВИНЫ…
